Moya

Машина объята огнем, и на водительском сиденье нет никого;
По канавам разбросаны тела тысяч самоубийц, до которых никому нет дела,
И воет ночной ветер.

В правительстве нашем - ни одного честного человека;
Мы занавешиваем окна, включаем радио на полную,
Глотаем любые таблетки, употребляем любые наркотики, спрятавшись ото всех...

Мы заперты во чреве огромной машины,
Истекающей кровью.

Солнце скатилось с небес;
Злобно усмехаются рекламные щиты,
Флаги безвольно повисли на шестах.

И было это так... -

Рушились огромные здания;
Матери, прижимая к себе младенцев,
Пробирались сквозь развалины,
Женщины рвали на себе волосы.

Небеса горели огнем,
Обломки разбитых машин железом царапали небо,
Все утопало в оранжевом дыму.

Я сказал: "Поцелуй меня; ты прекрасна.
Знаешь, - ведь это настал наш последний день".

Ты сжала мою ладонь...
...И было это
Словно сон
Или лихорадочный бред.

Мы проснулись рано утром;
Поистине, нашим глазам открылась долина смерти.

Я раскрыл свой бумажник -
Он был полон крови.


Блюз о мёртвом флаге (перевод fortysixandtwo из Сан Луис Обиспо)

Машина в огне, и за рулем нет водителя.
Канализации кишат тысячами одиноких самоубийц,
И дует темный ветер.

Правительство развращено,
И в нас так много наркоты,
Радио всегда включено, и окна наглухо занавешаны.

Мы заточены в нутре этого ужасающего механизма,
И механизм смертельно истекает кровью.

Солнце рухнуло,
И рекламные щиты пялятся плотоядно.
И все флаги висят мертвыми
На вершинах флагштоков.

Все происходило так:

Здания рушились внутрь самих себя.
Матери, вцепившись в детей,
Пробирались сквозь камни,
И рвали на себе волосы.

Горизонт был прекрасен в огне,
Полностью искореженный метал тянулся вверх.
Все заволочено тонкой оранжевой дымкой.

Я сказал: "Поцелуй меня, ты прекрасна.
Это действительно последние наши дни."

Ты схватила мою руку
И мы растворились в происходящем.
Как в грезах
Или лихорадке.

Мы проснулись одним утром и пали еще немного глубже.
Нет сомнений, это долина смерти.

Я раскрыл свой бумажник.
И он полон крови.